В самом начале – и в соответствие первой странице – я хочу рассказать пару слов о том, как эта страница создавалась. Это был двухтысячный год, и я учился в школе – тогда школе-гимназии №5. Я помню, был объявлен некий конкурс Интернет страниц «о чем угодно». Местного характера он не носил, видно, поэтому особых стеснений с выбором темы у меня тогда не возникло. Тогда я уже кое-что знал об Интернете и о создании страниц в нем, хотя сеть у нас все еще была большой редкостью. Итак, я набрал каких только смог печатных материалов о городе и спешно сел за работу. Работы как видно было не густо: перелопатить все что было, подбить и изложить в виде web страницы. Интересно, кстати, что писал я все в ручную. Впрочем, это имело малый смысл тогда, теперь не имеет никакого.

Важно понять некоторые факты. На странице запечатлен Мегион образца двухтысячного года. Это и другие промышленники, и другая власть, и другое образование. Более того, сама среда крохотного города неизбежно воспитывает человека по-своему. Там нет искусства – вы никуда не сходите посмотреть, послушать или засвидетельствовать. Нет каких-то перспектив во взглядах – да просто, потому что дорогие машины не ездят по дорогам, никто не говорит о карьерах топ-менеджеров, а телевидение тогда провели года три как и то каналов на пять. Вы же понимаете, это самая глубокая провинция. И это как раз значит отсутствие каких бы то ни было человеческих устремлений. Они могут быть на уровне человека, но далее себя в таком обществе они пойти не могут. А так как мы говорим о ребенке, то подобная близорукость традиций общества значит для него пат личности собственной. Но об этом позже, на живых примерах, оговорках, и прочих «ляпах» - или памятках времени и места -  на старицах. Просто возможно представить себе кто это делал, где и зачем. Не вдавайтесь в пустые детали, но если серые цвета преобладают, вы не ошиблись.

Страница разделена на три части: о городе, о природе и о школе. Последний раздел был только для конкурсного варианта страницы. Интересно, что при переходе по этой ссылке была нелестная зарисовка. Тогда я ее удалил, потому как мне показалось это уже не столь забавным. Сейчас я ее подключил снова.

В центре герб города. Или точнее герб города по состоянию на ту зиму. Уже в следующем году его изменили.

Сверху и снизу вызывающе отвратительные значки для перехода к гостевой книге и форуму. Сервисам, как оказалось столь же бесплодным для страницы, сколь и кричащими о своем желании, чтобы ими пользовались.

Мегион. В этих двух абзацах не хватает только сведений о том, почему же Мегион столь важен для Западной Сибири. И не зря. Ответ в нефтяной отрасли. Мегион был «базой» для геологоразведчиков. Именно отсюда уходили экспедиции дальше, которые открыли все крупные месторождения области. В истории это написано, но поверил я только в Тюмени: если вы будете на ж/д вокзале, обратите внимание на каменную карту у остановки. Мегион написан много крупнее, чем соседний Нижневартовск. Теперь значение Вартовска, как и значение его населения в несколько раз больше. Но откуда это мог знать человек – а точнее ребенок – который живет именно в городе, а не рядом с местом работы. Саму фразу про «крутой поворот» в последнем предложении, мне кажется, я откуда-то содрал. И ее пафос – свойственный не школьнику, а журналисту местного разлива – это лишь подтверждает. А что я видел? Я видел несколько магазинов, любимым из которых был «Солнышко», где кто-то открыл отдел с компьютерными дисками. Я видел школу и открытый каток рядом, который стал символом прогресса и заботы о населении в моих глазах. Видел ту дюжину улиц, что можно было пройти за двадцать минут. И библиотеку – где-то на «отшибе», всегда облезшую и болезненно страшную, ибо больницы стояли там же. Это ряд, который можно было бы продолжить «пельменями Слуцкого завода кожзаменителей» и приврать при этом лишь совсем незначительно.

Из соседних городов я знал упомянутый выше Вартовск. Прежде всего, по поездкам на балаган и прилетам в аэропорт из Крыма, всегда украшенными обложными свинцовыми тучами. Это не преувеличение, по прилету - всегда. Дорога их соединявшая – тридцать километров -  теперь достаточно широкая и комфортная для езды. Своим детством я еще застал прежнюю, которую местные еще называли «дорогой смерти». Традиция ставить посмертно символические памятники на обочине не давала забыть о названии более чем на пару минут. А еще ранее дороги, как говорили, просто не было. Путь занимал несколько дней на вездеходе.

Вот слово «мега» в приведенном значении я действительно знал. Так называлась команда от нашей школы на олимпиадах в Москве. В памяти остался, почему-то дорожный знак: красный треугольник с черным «крутым поворотом». Должно быть, это была наша эмблема. И правда, стоило если не опасаться, то принять во внимание точно.

Внизу видим содранную откуда-то карту. Справа реквизиты Мегиона. Знаю только, что телефонный код остался прежним.

Важно обозначить разницу в качестве сознания не только в провинции и метрополии, но и что просто исключительно в пределах одного города. Назову ее условно стабильностью. То есть стабильностью в головах и, если угодно, душах людей. Что это описать трудно, тем более в таких рамках, но на примере 90-х, то есть ее отсутствия, почувствовать можно. Люди лишенные ее живут беднее, преступнее и порочнее. Другими словами, это то, что определяет не саму жизнь человека, но качество жизни, «высоту полета». И воспитывается она традициями, культурой, уровнем жизни – множеством очевидным и столь же трудным к пояснению.

Мегион – город, население которого полностью приезжее. Все старшее поколение приехало туда с «большой земли». Условно приехало, обосновалось и стало работать. То есть выросли они совершенно в других реалиях. Дети же их оказались в уникальных, почти лабораторных условиях. Всего не перечислить, но как дать представление об опасностях, если их рядом нет? «Опасности» эти многочисленны, и их вполне можно сравнивать с болезнями общества. Скажем, фанатизм, криминал, наркотики это и есть болезни, однако как привить человека, когда он не видел финала? С другой стороны, как воспитать взвешенное, интимное отношение к искусству, если его рядом просто нет? Почти все, кого я знаю в этом вопросе скатились к крайностям: либо «это очень сложно», либо «он дурак, чего ему дали нобелевскую?». Крайности и есть нестабильность в душе человека.

Винить ли в этом образование? Возможно. Но проблема эта не специфична для Мегиона. Школы открывались настолько однотипно по всей стране, что больше всего это похоже на МакДональдс. Едва ли кто-то учит преподавать не Пушкина, а его чучело, но факт на лицо. Точнее - лица. И ответственность также придется нести с местоимением «мы», а не «они». Именно нам повезло больше. Но даже в одном классе на всех «благодати» воспитания личностей далеко не хватало. И правильно: потому как на энтузиазме можно уследить лишь за несколькими людьми. Так и было, кто-то в классе выступал в одном направлении, кто-то в другом – но результаты впечатляли. Кто-то, конечно, был ни там, ни там. Как я.

Вообще, главная черта этой «нестабильности» в душе это открытость порочности. Блуд? – спросите вы. Нет, много хуже. Потому как самый простой вывод общения с людьми – вывод технический. Я сам помню, что относился к сочинению по литературе, как к четкой задаче, которая имеет свое решение, а я должен до него по формулам добраться. В виду того, что из раза в раз это «не срабатывало» я делал неверный вывод. Вместо того чтобы усомниться в подходе, я стал чувствовать себя неким двоечником, который просто настолько недалек, что не понимает формулы. При этом двоек мне, понятно не ставили. Так и вырос: ни богу свечка, ни черту кочерга. И главное достижение - чувство границ незаконности. Но ладно, вернемся. Порочность эта в невоспитанности отношений с людьми, в бытовом, «вещном» подходе. Это опять же не беда исключительно Мегиона и «его» детей, но стоит она здесь, прежде всего, необычно, что и описано выше.

Петр Вайль в своей колонке в «Российской» как-то рассматривал Ортегу. Невинная казалось бы фраза: «Крах терпит сам человек, уже неспособный поспевать за цивилизацией». Возникают такие большие образы человечества, его судьбы, его предназначения. Зря. Образы эти могут возникать только по одной же причине с любимейшей забавой мужского населения страны: обсуждать политику в кухне на табуретках. Вайль естественно этим не грешит, на что и указывает: «Умение пользоваться Интернетом и i-Pod,ом никак не доказывает причастность к современной цивилизации. <…> В желании пользоваться кнопками - беда: в семье, в быту, в обществе, в культуре».

Но все бы это было бы напущенной обидой, если бы я не отметил неожиданную черту – положительную. Ну или потенциально положительную. Потому как «стабильность» эту можно описать и сглаженностью эмоций, и терпимостью к крайностям, и даже серостью при желании. Я был отделен от культуры как таковой. Я сформировал представление о ней, как о том, чего нет у меня, как о том, что где-то есть, но мне это и не видно и не понять. Странным образом, у меня сложился образ Изящного искусства. Образ, фактически утерянный в наше время. Выражающий в себе отделение ремесла от искусства, в те времена, когда это было практически невозможно. В наше время «ремесло» можно назвать «массмедиа», а положение - идентично. Необходимость в Изящном искусстве оказалась вне контекста, оказалась крайне человечной. Интимной. Я еще не знал тогда, что воспитал в себе миф о высшей сосредоточенности этого искусства. Миф оказался правдой. Более того, скорее путеводной звездой.

Вспомнить необходимо и Бродского. «…эстетика - мать этики; понятие "хорошо" и "плохо" - понятия прежде всего эстетические, предваряющие понятия "добра" и "зла". <…> Несмышленый младенец, с плачем отвергающий незнакомого или наоборот, тянущийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно совершает выбор эстетический, а не нравственный». Понятно, что под таким углом любой вообще опыт человека является эстетическим, а что не есть опыт – его поступки в силу отсутствия опыта. Важно что «добро» и «зло» именно предваряются опытом. В этом смысле вырасти в Мегионе было большим риском. Если заботиться о своей человечности, конечно.